Агзу — это небольшая деревня на самом севере Приморского края, стоящая на берегу Агзу, притока Самарги.

Здесь, в горах Сихотэ-Алиня, живут около 150 человек, большая часть из которых — удэгейцы. Коренной народ Приморья, предки которого обосновались в этих местах еще во времена зарождения мировых цивилизаций. Жили стойбищами, охотились с долбленых лодок на изюбра, били острогой тайменя, ставили капканы на кабаргу, сушили (!) красную икру, шаманили и говорили друг другу на прощание «Ая бита уза!» (ударение на последнем слоге каждого слова). В 30-х годах прошлого века удэгейцев Самарги поселили в одном колхозе. Со временем традиции стали забываться, красивый язык почти утратился. Сегодня около полутора тысяч человек в мире называют себя удэгейцами, однако большая часть из них — дети смешанных браков. Агзу — одно из крупнейших поселений приморских аборигенов. От предков они унаследовали некоторые черты лица и способ заработка — охоту и рыбалку. Но главное наследство удэгейцев — бассейн реки Самарги. До сих пор это самая девственная часть Уссурийской тайги, где растут кедры, женьшень и брусника, живут тигры, медведи, изюбр, кабарга, соболь, где гнездится рыбный филин, где, глядя на все это, городской житель заражается спокойствием охотника, а по ночам спит как младенец.

Таежная красавица

Чтобы понять, насколько экзотична Агзу, надо туда приехать, хотя вряд ли это знание будет исчерпывающим. Даже слово «агзу» имеет сегодня несколько толкований. Один удэгеец говорит что это — «лягушка», другой вспоминает, что «агзо» по-удэгейски черт. Пожилая удэгейка, еще помнящая язык предков, утверждает, что «агзу» — это «красавица». Так или иначе, поездка в Агзу — это уникальный шанс возвращения в пространство, не тронутое цивилизацией. Здесь можно ясно увидеть, какими были берега Японского моря еще двести лет назад. И как выглядел расположенный на горах Владивосток, у которого от восточной природы сегодня остался один ландшафт.
Чтобы добраться до Агзу из Владивостока, нужно потратить почти сутки. И то — в лучшем случае. Сначала около 14 часов езды на автобусе до поселка Терней — мимо Арсеньева, Кавалерово, Дальнегорска. Это предварительное приключение настраивает на знакомство с нетронутой красотой Приморья и попутно отвлекает от общероссийской суеты. По крайней мере, за Дальнегорском вы не встретите ни одной политической рекламы на улицах и дорогах края. Минуя Пластун, знаменитый тем, что отсюда полтора века назад началось странствие Владимира Арсеньева с Дерсу Узала, вы приезжаете в Терней. Дальнейший путь — самый интересный. Вылет вертолета «Владивосток Авиа» по плану — раз в неделю, в понедельник утром. Но только в тихую и ясную погоду. Снег, дождь, туман или сильный ветер — рейс откладывается. Зато двухчасовой полет над первозданной тайгой компенсирует дни ожидания. Особенно во время золотой осени, когда все пассажиры, даже местные жители, привыкшие к полетам, всю дорогу задумчиво глядят в иллюминаторы.

Сначала вы летите вдоль берега Японского моря. По правую сторону — синий океан, по левую — крутые хребты Сихотэ-Алиня, покрытые белыми, рыжими, красными и зелеными деревьями. Вертолет плавно пролетает над горами, давая возможность рассмотреть верхушки кедров и берез и скользить взглядом по многочисленным холмам, плато, впадинам и долинам таежных речушек. Летчики уверяют, что если приглядеться, то на одном из плато можно увидеть средневековую крепость чжурчжэней. Вместо сооружений древних людей, в глаза бросаются лысые сопки, незаконные делянки лесозаготовщиков. Их немного, но они резко выделяются на фоне живых лесов. Потом снова — горы. В одном месте они выстраиваются в ряд ровных пирамид. Местные жители гадают: может, их построили древние люди? Можно долго думать, зачем это было сделано, ловя себя на мысли, что даже если это и выдумка, то она вполне соотносится с этими загадочными просторами. Самый большой сюрприз маршрута — полет над долиной Самарги, одной из крупнейших рек Приморья, которая тянется с Сихотэ-Алиня на двести с лишним километров и впадает в Татарский пролив. Река сверкает в лучах солнца. Через какое-то время в среднем ее течении появляется нить речки Агзу. Вертолет ловит встречный ветер и заходит на посадку. Можно рассмотреть около сорока дворов, расположенных буквой «Г» в таежном распадке, и длинные удэгейские лодки в затонах в окрестностях деревни. Шум лопастей спугивает стаю косуль на пригорке. Через пару минут вертолет приземляется. Тут же его обступают люди — встретить родственников, получить посылки с продуктами, почту. Несколько минут выгрузки. На борт заходят пассажиры на обратный рейс — охотники, ученые, студенты, старики, беременные женщины, дети. Вертолет взлетает. И через какое-то время наступает тишина. Спешить дальше не куда. Вокруг чистейший воздух, от которого начинаешь непроизвольно улыбаться. Время как бы останавливается. Вы начинаете обращать внимание на всякие мелочи — на кусты с красной ягодой у забора, на случайные слова из неторопливого разговора раскосых женщин, сидящих с сигаретами на завалинке у сарайчика аэродрома. Вокруг — поразительное спокойствие. Как потом выяснится, ни дома, ни калитки дворов здесь не запирают на ночь, все жители знают не то что друг друга, а соседей в других деревнях, за десятки километров отсюда вплоть до Тернея.
Недлинная дорога до деревни, которую, срываясь в ямы, еле-еле осиливает грузовик. По дороге Евгений Аянко, начальник посадочной площадки, рассказывает: «Так и живем — от рейса к рейсу. Вертолет — основная связь с государством… А уезжать удэгейцам нельзя. Мы не сможем жить в городе. Пробовали. С детства привыкли к охоте и рыбалке… Вот теперь беда — леса вокруг много рубят. Зверя меньше стало. — Прыгаем на очередном ухабе. — Иностранцы у нас часто бывают, туристы. Иногда на частном самолете. Недавно каких-то начальников из Дальнереченска принимал. На неделю приехали порыбачить, а водки набрали как на месяц! Зачем? Только отдых портить».

Нравы охотников

На улице валяются бревна, обглоданные кости. Везде бегают собаки. Вид у них бодрый, как у волков. Все охотничьи. Говорят, из-за собак тут даже свиней не держат — задерут. Один охотник, увидев фотоаппарат, говорит гордо: «Сфотографируйте меня с дочкой и моими собаками!» Сгреб в охапку лаек и ребенка. Довольный. Собаки здесь представляют как бы второй ранг жителей. Они гуляют, где хотят, могут зайти в соседский двор, и никто их не прогонит. Людей не трогают. Нюхают незнакомцев и спокойно уходят.

Богатых дворов в Агзу нет, но все дома выглядят живыми, крепкими. Почти у всех домов — большие окна, каких нет нигде в Приморье. Возле некоторых дворов припаркованы джипы. У калитки стоит грузовик без лобового стекла. На земле груда осколков.
«Это вчера соседка с мужем ругалась», — с улыбкой говорит наш проводник. В Тернее летчики предупреждали, что нрав у местных жителей суровый. Памятна история, как одному обидевшему их чужаку охотники ногу прострелили. Только вышли на двор — тут же нас обступили местные жители. Все раскосые. Первая же фраза: «Ну, как ты? Пойдем, выпьем! — Не могу, работа. — Какая там работа — рюмка не помешает. Не обижай!» Поняв, что выпить с гостями не получится, удэгейцы спокойно уходят. Один решил рассказать о себе: «Я родился в Агзу. Потом в город переехал, женился. Работал на стройке. Сын у меня — студент. Не мог я в городе жить. С женой развелся. А здесь хорошо — тайга. Ну, пойдем, выпьем!» Охота или дикая природа так влияют на людей, но в Агзу не видно ни одного алкоголика в городском понимании. Даже пьяные здесь выглядят красиво.

У всех домов в Агзу — свой оберег. Возле калитки начальника аэродрома — шест, на конце шеста — деревянный самолетик с пропеллером. Над входной дверью вместо подковы на веревочке весит камень с дыркой. Удэгейский амулет на счастье. Найти на реке такой камень с естественной дырой — большая удача.
В доме пожилой удэгейки на стене — сапоги с меховой оторочкой и вышивкой. А у славянина, который продал нам красной рыбы — полмешка за 200 рублей, на веранде на стене висит балалайка. Ностальгия, однако.
В Агзу нет ни милиции, ни магазинов, а медицину представляет один фельдшер. До ближайшего населенного пункта — поселка Унты — несколько часов на лодке. До деревни Самарга — 6 часов по реке (4,5 тысяч рублей с человека). По дороге, проложенной год назад лесозаготовителями, немного быстрее и дешевле. Рассказывают, что искусный охотник в среднем зарабатывает до 300 тыс. рублей в год на пушнине (мясо не ценится, кило свежей изюбрятины — 70 рублей), и до половины заработка уходит на привозные продукты. Хлеб пекут сами. Мука и другие продукты в два-три раза дороже, чем во Владивостоке. Дорога взвинчивает цены на все, в том числе и на строительные материалы.
Поэтому жилье остается одной из главных проблем агзинцев на протяжении всей истории села. Мы ночевали в небольшом доме, в котором живут три семьи — у каждой по комнатке с кухней. Во дворе амбар, сделанный по удэгейской традиции. На четырех столбах. Чтобы мыши к продуктам не подобрались. Шкурка барсука прибита к стенке амбара. Баня — небольшой сарайчик, который быстро остывает, — стоит почти посреди улицы.
Зато внутри — ласточкино гнездо. Туалет на пригорке. Рядом — метеостанция, которая ежедневно дает сводки погоды по северу края.
«Есть хотите? — спрашивает хозяин дома.— Рыбу, вон, возьмите и пожарьте! Я к кухне не подхожу никогда, жена готовит… А пока поешьте сушеную рыбу, которую бабушка наловила». Жена нянчится с ребенком: «Ты что — на ней уже мухи посидели!» «Ну, и что — мухи везде сидят». Ели сушеного ленка. Сварили домашние яйца. Мальчик потрогал горячее яйцо и одернул руку: «Ака!» («горячо» по-удэгейски).
Все агзинцы хотят выучить своих детей, дать хорошее образование. И школа — одна из болезненных тем в разговорах.

Центр села

похож на произведение авангардного искусства — это сваи фундамента задуманной при советах школы. Деревянное здание действующей школы расположено в двух шагах. Главная ее достопримечательность — беспроводной Интернет, которым могут пользоваться все жители деревни. Школа делит крышу с советом местной общины. Дети колют за небольшие деньги дрова на зиму. Всего тут около тридцати школьников. Есть классы, состоящие из одного ученика. Учителей не хватает. Некоторые предметы преподают агзинские студенты. Учителя русского языка и литературы нет вообще. Зато в начальных классах дается небольшой курс удэгейского языка. По учебнику Шнейдера, созданному более полувека назад.
Язык фонетически сложный. К сожалению, до сих пор он не имеет адекватной письменности. Рядом со школой — клуб. Из открытой двери небольшого одноэтажного дома доносится музыка в стиле MTV. Облокотившись на перила террасы, сидит задумчивая удэгейка, заведующая. Клуб пуст. Она меланхолично слушает музыку и курит. Мы здороваемся, и она заводит нас внутрь, показывает огромные фотоальбомы истории села, которые мы рассматриваем прямо на полу, и разрешает нарядиться в удэгейский костюм. Реквизит существовавшего до недавних пор ансамбля «Кункай». Так по-удэгейски называется общий для многих восточных народов музыкальный инструмент, состоящей из ободка и пластинки, которая при дергании издает тягучие металлические звуки, резонирующие во рту. Кункая в деревне найти так и не удалось.

Шаманизм без шаманов

Самая известная жительница Агзу — Ольга Камандига, которая помнит язык, владеет искусством вышивки. Мать ее была шаманкой. Дядя — самый знаменитый удэгеец СССР, писатель Джанси Кимонко, автор романа «Там, где бежит Сукпай». Всем этим она очень гордится. Пришли в гости не вовремя. Хозяйка белит дом. Ей 74 года, но во время разговора возникает чувство, будто говоришь с молодой веселой женщиной. «Михайловна, покажи гостям вышивку!» «Я занята». «Они первый раз в Агзу, завтра уезжают». «А у меня может, настроения нет». «Ладно», — откладывает кисть с известкой и идет в кладовку, где куча сумок и чемоданов. «Все в разных местах лежит. Ремонт делаю. Недавно из Франции приехала. Купила там деревянные бусы. Конечно, там много чего купить можно. Но не с нашими пенсионерскими зарплатами. Где я только не выступала. И в Японии была. Чуть что — меня зовут. Когда-то у нас в Агзу был ансамбль. Девушки ко мне ходили заниматься. А теперь никто не ходит. Ни вышивать, ни язык учить. Зато чуть конкурс какой объявят — сразу ко мне. А что за пару дней сделаешь! Думаешь, это просто — вышивать? Вон, у меня сколько всяких лоскутков, шкурок. Сажусь, раскладываю и сочиняю узоры и украшения. У меня есть образцы древних узоров, но в этом деле без фантазии нельзя. Жалко, бисер плохой. Не блестит. Ну, ты скажи мне, что это за бисер! Другое дело свадебный халат матери. Посмотрите, какой он красивый! И бисер настоящий. Это на оборке старинная чеканка — «энемука», смешинка по-нашему. А каури эти мои предки у китайцев выменивали. Китайцы их на собак ловили — закинут в воду, а каури в шерсть вцепляются… Узоры наши много что значат. Это речка, может быть. Это утки. Это облака… Самарга — очень старое название. По-моему, это значит «родня». Древние роды удэгейцев так назвали. Раньше они жили стойбищами. Каза — у моря. Камандига — в верховьях Самарги… Теперь язык в деревне знаю я да еще пара стариков. И деревянных сэвэнов никто не делает. Раньше племянник мой вырезал. Бросил. А зачем вам они? Чужих сэвэнов нельзя брать в дом. У них сила. Не знаешь, какой дух в них вселился… Все, что я делаю — мне нравится. Вот придумала ожерелье из клыков кабарги. Струю самца охотники продают китайцам. Пока поймаешь одного — десять самок погубишь. Этим клыком убить можно. Знаешь, для чего они кабарге? Думаешь, драться? Чтобы самку держать во время спаривания. Как ее еще удержишь! (Смеется). Таких ожерелий, конечно, раньше не носили. Это для иностранцев. (Подмигивает). Вот сову эту и мешочек с узором во Францию отправлю… Моя мать была шаманкой. Я не могу шаманить. Не каждому это дано. Но я верю в наших удэгейских духов. Шаманизм — основа всех религий, надо вам это знать… Дочь у меня в Уссурийске живет. Ей наша культура не интересна. (Показывает фотографию). Смотри, какая внучка красавица! Есть в кого… Ну, будьте здоровы! Ая бита уза!»
Знатоки в Тернее уверяли, что в Агзу есть настоящий шаман. Местные жители к этой информации отнеслись скептически, но все же отвели к дому Анатолия Камандига, по прозвищу Тарзан. На выбеленной ветрами двери аккуратно прибита марка авто «Corona», в коридоре на стене — картина маслом: морда обезьяны. «Сам не знаю, откуда этот рисунок. Кто-то пришел и нарисовал», — рассказал потом хозяин дома. Ему 75 лет, но выглядит гораздо моложе. Сильный, крепкий. В доме просторно. Работает черно-белый телевизор. На печи в кастрюльке закипает вода. «Я только из тайги пришел. Готовился к охоте… — рассказывает Анатолий Иванович.— Вам выдра нужна? Смотрите, какая красивая! На шапку детскую пойдет. Или муфта для девушки прекрасная получится… Шаманить я, конечно, не могу. Был бы я великий шаман, я бы на охоту не ходил. Захотел — под подушкой бы уже деньги лежали. Это правда. Великий шаман может предметы на расстоянии перемещать. До 500 граммов. Когда я был маленький, мне рассказывали, как одна шаманка шкурки воровала. Пока ее не стали кормить и почитать. Шаман не плохой и не хороший. В какого человека дух войдет, тот и шаманом может стать. Ты тоже можешь. Сейчас шаманов нет в тайге. Старики говорили, что придет время — будут… Раньше перед охотой делали жертвоприношение. Помню, петуха убивали. Протыкали голову. Это тоже уметь надо. А я просто молюсь нашему богу. Без этого нельзя. Помню, однажды помолился, выпил рюмку и сильно опьянел. Значит, бог меня услышал. Очень хорошо тогда поохотился… Раньше в каждом доме удэгейца был сэвен, дух жилища. Ничего у меня не осталось. Ученые, туристы приходили — все позабирали: сэвенов, вышивку, бубны. Была у меня старинная серебряная статуэтка. Один пришел, просто в карман положил и унес… Я бубны умею делать, да кому они сейчас нужны. Нам бы в Агзу музей организовать, чтобы было, что детям и гостям показывать… Почти никто здесь уже языка нашего не знает. Песен не помнит. Только я пою. На кункае не играю. Пробовал, не получается. Много ездил, выступал с ансамблем… Удэгейские песни очень красивые. Перевести их на русский сложно. Я вам спою, а что буду за это иметь? Я разные песни люблю и телевизор вон — тоже смотрю. Сам песни сочиняю. По-удэгейски, конечно. Начинаю старую песню, а дальше придумываю. Моя любимая «Я ва ю» — о любви. В ней поется о том, как парень увидел девушку, влюбился. Потом они разлучились. Девушка живет за перевалом. Парень идет ее искать. Очень красивая песня. Перевод примерно такой: «Я был талантлив и хорошо пел. Девушек на коленях усыплял своими песнями и красотой. Я к любимой в накомарник прокрадывался, коленки хрустели как солома на ветру»… Слышите, какой красивый язык у нас. Где бы я ни пел, всем нравилось».
…После пяти вечера на несколько часов местный дизель-генератор дает электричество, и все, за исключением пьющих, смотрят телевизор. Несмотря на спутниковую антенну, выбор каналов невелик. Смотрели «Дом 2». Надо было приехать в Агзу, чтобы наконец узнать, в чем там дело. Когда Гену хотели заставить извиниться перед Сэмом, он заплакал. Конечно, Гена был прав, но если бы он не смирил гордость, его бы выгнали с проекта. Охотники смеются. Гена — придурок.

Граждане Самарги

Каким бы далеким Агзу ни было, сюда ежегодно приезжают ученые, туристы из России, Японии, США, а также деловые люди с разносторонними интересами: поохотиться, порыбачить, отдохнуть в первобытной тайге, скупить у местного населения пушнину и перепродать ее втридорога на аукционах в Европе так же, как это делали их коллеги полтора века назад. До сих пор Самарга и ее девственные леса остаются местом обитания редких и редчайших животных и птиц. Река богата рыбой. «Только закинешь удочку — клюет! Что за рыбалка — скука!», — с гордостью местные жители пересказывают отзыв рыбачивших здесь недавно американских туристов. И в то же время Самарга — это лакомый кусок для промышленности. Деятельность российско-японских лесозаготовителей, ведущих сплошные рубки в бассейне реки на природ-ных солончаках или в уникальных местах гнездования птиц, наносит непоправимый вред всей экосистеме. Дорога, проложенная год назад и соединившая Агзу с морским побережьем, воспринимается местными как палка о двух концах: с одной стороны — помощь, связь с «Большой землей», а с другой — гибель для тайги и для традиционного промысла. Агзинцы говорят, что если варварские рубки продолжатся, то охотники перекроют дорогу лесовозам. И это не пустые слова. Дважды удэгейцы отстаивали тайгу Самарги. В конце 1980-х они выступили против планов продажи лесов бассейна кубинским лесорубам. Затем в 1990-х защитили родной край от российско-корейских промышленников. Возможно, прозвучит это неожиданно, но, несмотря на забытый язык и традиции предков, удэгейцы по своей решительности и общности соответствуют понятию «этнос» в большей степени, чем некоторые многочисленные и болтливые народы.
Ночь в Агзу. Засыпаешь в деревянном доме с большими окнами. В этой тишине кажется, будто большие задумчивые звери заглядывают в окна. Ночью стучится пьяный сосед. «Помираю, дай водки!» Прогнали. Все снова тихо. Можно было бы растянуть удовольствие, воспользовавшись предложением агзинцев остаться до следующего рейса вертолета и порыбачить, проплыть по Самарге к местной святыне — шаманской горе. Но не хотелось злоупотреблять гостеприимством. Гостиницы в Агзу нет, хотя местные жители давно хотят ее построить. Все деньги общины (недавно выделенные 1 200 000 в год из федерального бюджета) уходят на первые нужды села. Из-за проблем, имеющих колониальный оттенок, возникает и другой момент. В искреннем и радушном отношении удэгейцев, привыкших к гостям, можно уловить ноту неприязни. К любопытству. Небольшой конфликт, который улавливает любой чуткий путешественник, приезжая в незнакомое место. Занимая собой это новое место… Утром — изморось. Дорога на Самаргу по Сихотэ-Алиню. Невероятно красивые пейзажи. Вдоль дороги — бревна и груды спиленных деревьев. «Вон, смотри, — следы тигра!» — показывает охотник, ловко управляя джипом. А у того ручья на прошлой неделе сидел медведь — махал лапами, прогонял лесовозы.